[Эра милосердия]

Напишите мне название текста, которого я никогда не писала. Я вкратце расскажу, о чем он, и напишу случайный абзац-другой из него.

Comments

[Белая Ворона]

"Бойся, я с тобой".

"Исповедь инквизитора"

[Эра милосердия]

«Бойся, я с тобой»
Короткий роман о человеке, который однажды начал новую жизнь с чистого листа: под новым именем, в новом месте, с абсолютно новой личностью - например, по программе защиты свидетелей. В его прошлом были вещи, которые он очень хотел бы забыть, но он не учёл, что человеческая память - слишком верная штука. Новая жизнь у него в целом понемногу строится, и он постепенно начинает верить в ту легенду, которую для себя создал. Он почти убеждён в том, что эта выдуманная жизнь, новый выдуманный он - настоящий, а он из прошлого - злой двойник, тёмная сторона, который отравляет их общий разум. Человек страдает от одновременного существования как бы двух отдельных сознаний внутри себя, которые беспрепятственно вступают в диалог и постоянно конфликтуют, и понимает, что никогда, никогда, никогда не сможет избавиться от прежнего себя.
Где-то плачет один Кроненберг.

В сущности, огромные красные яблоки к завтраку были чистой воды капризом. Маленькие, крепкие зелёные яблоки из местного фермерского магазинчика на вкус были ничуть не хуже, разве что самую малость кислее. Так что необходимость совершать в разы более дорогую покупку в супермаркете приходилось оправдывать эстетическими предпочтениями: и вправду, крупные плоды намного выигрышнее смотрелись в металлической корзинке на столе, особенно в свете бледных утренних рассветов. Хоть сейчас - снимай не хочу в инстаграм или пиши натюрморт.
Алан, конечно, мог бы попрекнуть себя за сентиментальность: не признавая пенопластовых макетов, Нэнси ради каждого нового этюда мчалась в облюбованную лавку на углу за свежими фрутами, и писала с натуры стремительно, впопыхах, чтоб не успели проявиться первые признаки увядания. Этот нарочито густой алый, который она щедро наносила на наливные бока яблок, со временем тускнел на бумаге - как только краска высыхала, но и в том, что даже у рисунков был свой срок годности, она находил необъяснимую прелесть. Когда Алан жёг папку с ними, яблоки казались давно не живыми - так стоило ли тратиться на настоящие, когда в любом специализированном магазине муляжи не стоили практически ничего, и уж точно никогда не тускнели?
Но несколько раз в неделю он продолжал наполнять корзинку невозможно яркими фруктами.

[Эра милосердия]

«Исповедь инквизитора» видится мне спин-оффом к моему неоконченному и никогда не публиковавшемуся роману «Сучий потрох». Одним из ключевых, но не центральных персонажей был там немолодой человек, имевший высокий чин в местном аналоге Гестапо - или той же нецерковной инквтзиции. В романе он живописуется как однозначный антагонист, прихвостень кровавого режима и беспринцпный мудак. Однако в «Исповеди инквизитора», скорее всего, эпистолярном романе, он от первого лица разъясняет свою точку зрения на все совершённые за жизнь поступки. Он очень зрело и аргументированно проясняет свою позицию, являя живой пример то ли Оруэлловского двоемыслия, то ли эволюционной теории. Он подводит итог собственной жизни, резюмируя, что в общем-то ни о чём не жалеет и ни в чём не раскаивается. И его взгляд тоже имеет право на существование, почему нет?

Что же касается Ониджея... Я не считаю его уход со службы предательством. Мой милый юный адъютант и вправду добровольно отказался от места, о котором многие в его возрасте не смели даже помышлять. Одни звали это трусостью. Другие - слабостью. Кто-то считал, что причиной всему была любовь, на чём неоднократно спекулировали мои злопыхатели, утверждая, что я недостаточно внимательно относился к своему ближайшему помощнику. Однако связь Ониджея и казнённой мятежницы носила совершенно иной характер - я убеждён, что между ними не было чувств, какие возникают между молодыми мужчинами и женщинами обыкновенно. Отрава, которой опоила Мари Морелли наивного юношу, была не любовным зельем, но соком ядовитого дерева анчар. Посеяв в его разум пагубные зёрна сомнения, она пыталась взрастить их соблазнением его ума, а не тела. Но я всё же не склонен быть чрезмерно суров, и снова призвал бы к милосердию в отношении Ониджея: беспрекословно ждать мужества и стойкости даже от самого преданного и верного своего соратника я не привык. Как быть с ошибками, от которых ты и сам можешь однажды не скрыться? Все мы были молоды. В конце концов, ничего непоправимого тогда не случилось. Ониджей оставил службу потому, что счёл себя недостаточно мужественным для неё. Это ли не свидетельствовало о его истинных качествах?

[Белая Ворона]

Спасибо.
И то, и другое - хорошо.

Благодарю. Очень здорово!